Первый приезд в СССР

В самый первый приезд в нашу страну, тогда еще в СССР, в 1988 году, Лама Оле Нидал в Ленинграде прочитал лекции сразу нескольким группам людей, интересующихся Буддизмом. В стране со сложной историей, где повсюду валялся мусор, дороги были совершенно разбиты, и тайная полиция безотрывно наблюдала за иностранцами, люди жаждали получить знания, выводящие за пределы материального мира.

Вскоре пробудилась связь с Россией. Нам помог в этом Михаэль из Киля, гениально умеющий поддерживать кон­такты поверх «железного зана­веса». Он все подготовил, и опять мы с Ханной пере­секли Швецию и Финляндию на своем быстром BMW. У нас оставалось ровно девять дней до приезда в Копенгаген Далай-ламы и половины членов его правительства. Они планировали четыре дня прожить в нашем центре. Финляндия была прекрас­ной, холодной и, как всегда, не интересовалась духов­ностью, а Россия – это мир в себе.

Пограничники (не тайные полицейские – у тех дру­гой калибр) были моло­дыми, усталыми и роб­кими. Священный огонь социализма там не пылал. Проезжая через приграничную зону, мы не переставали удивляться. Это 80 километров никем не заселенных лесов, тяну­щихся до Выборга, старинного финско-шведского города. Здесь у нас была возмож­ность приспособиться к вибра­циям этого обширного блока стран; до сих пор мы видели только московский аэропорт в 1968 году. Самым сильным чувством было глубокое потря­сение. Оно ощущалось сильнее, чем в Китае, где даже идеали­стически настроенный евро­пейский путешественник не питает ожиданий относи­тельно человеческой природы.

Еще бросалась в глаза крайняя неряшливость в обращении с внешним миром. Повсюду высились горы мусора. Наибольшее же впечатление производила глубокая, неиз­бывная жажда чего-то за пре­делами материального мира; большинство людей не отважи­валось признаться в ней даже самим себе. Нас остановили парни, покупавшие доллары по невиданному курсу, и затем мы несколько часов поспали в машине, не доехав до Ленинграда. Мы не знали, что припарковались прямо перед единственным тури­стическим отелем.

Когда рас­свело настолько, что можно было прочитать официаль­ные сообщения, предлагаю­щие нам зарегистрироваться, мы тут же тронулись и пое­хали в город. Нам хотелось успеть встретиться с людьми, пока нас еще не начали «пасти». Среди всех городов мира, где мы успели побы­вать, в Ленинграде были самые плохие дороги. Даже восточного турка они заста­вили бы лезть на стену. Там часто рождались люди с труд­ной кармой. Более милли­она погибло голодной смер­тью во время Второй мировой войны, и еще больше пало от рук сталинской тайной полиции – обычно она уби­вала самых умных.

Мы позвонили знакомым своих знакомых и оставили машину возле знаменитого Зимнего дворца. Именно здесь в 1917 году начался больше­вистский переворот. И хотя миллионы живописных поло­тен и книг представляли его как восстание здорового про­летариата против его раз­лагающихся угнетателей, здесь мы услышали иную версию. Нам сообщили, что моряки, ворвавшиеся во дво­рец и до смерти перепугав­шие императора, находи­лись на весьма романтической волне: несколько пьяных сол­даток из женского батальона, свесившись из окон, позвали их в гости.

Едва мы захлопнули дверцы машины, как два молодых атлета на хорошем англий­ском спросили, не хотим ли мы поменять деньги. «Вы уме­ете говорить! – обрадовался я. – Поехали». И мы взяли их с собой на все ближайшие дни.

Утром, днем и вечером я учил разные группы на разных частных квартирах. Как это часто бывало и раньше, нуж­ные люди не умели сотруд­ничать между собой, и нам приходилось многое делать дважды. Нигде в мире мы не встречали такой смеси из щедрости и глубокого недоверия между обыч­ными людьми. Семьдесят лет в окружении доносчиков, тюрем и карательных отря­дов заставили людей забыть о том, что такое естественное общение. Однако мы цели­ком использовали каждую минуту. Русские были так же сосредоточены, как и поляки, и все записывали на магнито­фон. Эти записи пригодились для более поздних и рассла­бленных времен.

Мы поставили палатку, чтобы полиции удобно было сле­дить, и поехали в Таллин, сто­лицу Эстонии. Я покрыл это расстояние за неполных три часа, включая обед, – навер­ное, то был рекорд. Люди в Эстонии были такими же сдержанными и недуховными, как финны. И говорили они на похожем языке. Конечно, балтийские страны должны быть свободными, но кар­тина там не столь идеалисти­ческая, какой ее представляют.

Эстонцы, будучи более прак­тичными и производитель­ными, чем русские, не желают делиться с ними своим добром. Найти профессора, чей адрес нам дали на Западе, удалось далеко не сразу. Поскольку наши менялы спрашивали прохожих по-русски, те неиз­менно посылали нас в про­тивоположном направлении. Позднее мы узнали, что даже «скорая помощь» не приез­жала по вызову, когда звоня­щий говорил по-русски. «Мы их не приглашали», – отве­чали люди.

Профессор и его группа ухитрялись оставаться одновременно националистами и традиционалистами. Их буд­дийский опыт состоял из книг, плохо переведенных немеди­тирующими христианами, и нескольких поездок в Сибирь к бурятским ламам-гелугпин­цам – а там общаться с мона­хами, пережившими сталин­ский режим, очень нелегко. Медитации они предпочитали рассуждения, и мы мало что могли для них сделать. Другим источником информации слу­жил бурятский монастырь на окраине Ленинграда – высо­кое каменное здание, постро­енное при участии россий­ского художника и филосова Николая Рериха. Монастырь пережил войну, но теперь коммунисты прово­дили в нем опыты над живот­ными. Мы дважды посетили его, и каждый день проезжали мимо по пути в город.

С властями мы напрямую общались только на тему ограничений скорости (а здесь это 60 и 80 киломе­тров в час). Какой-то мизан­троп продал туземцам радар, а я позабыл свой опреде­литель в Америке, поэтому полицейские заработали бла­гословение и несколько дол­ларов. Когда мне перестали нравиться их манеры, и я ска­зал «нет», они написали длинные письма и велели нам показать их на границе. Мало того, что они не могли разогнаться до нашей ско­рости – им еще явно недо­ставало воображения.

Кто-то провел приблизительные подсчеты и обнаружил, что в 30-е и 40-е годы ХХ века советское правительство убило почти пятьдесят мил­лионов * своих же людей. Даже в России трудно было найти такие широкие плечи, кото­рые могли бы это вынести. На выезде случилась драма. Все пленки с записями и книги мы оставили у друзей в Ленинграде, и теперь запол­няли таможенные деклара­ции – как вдруг Ханна побледнела. Наши паспорта пропали. В последний раз мы выни­мали их в Таллине, в отеле, где обслуживающий персонал вел себя настолько злобно, что мы ушли, не сказав ни слова. По-видимому, паспорта и дру­гие документы все еще нахо­дились там.

Мы ничуть не удивились, когда человек, предусмотрительно стоящий в стороне, оказался развед­чиком, да еще и компетент­ным. Он позвонил в контору в Выборге. Там на нас успели завести досье и сообщили, что паспорта уже прибыли в Ленинград. Возвращение казалось невозможным: мы вернулись бы к полу­ночи, когда граница закрыта. Но если не покинем Россию сегодня, то никак не сможем попасть в Данию к приезду Далай-ламы. И тогда мы пове­рили в мощь русского народа. Группа рабочих просто под­няла заднюю часть нашей тяжелой машины и поставила на асфальт. Я слишком быстро пытался сдать назад и поте­рял управление.

Аэропорт, где лежали паспорта, находился на даль­ней окраине города. Должно быть, он составлял государ­ственную тайну: на шоссе не было никаких указателей, и никто из пешеходов не знал туда дорогу. Но все же нюх не подвел ни нас, ни BMW – мы доехали. Одним из послед­них – и неизгладимых – впечатлений была реакция одного водителя на столкнове­ние военного автобуса и поли­цейского фургона. Выскочив из своей машины, он прыгал от восторга.

* В это число входят погибшие на фронтах Великой Отечественной войны; жертвы сталинских репрессий; жертвы голода в Поволжье и на Украине... Западные и российские историки, оценивая потери населения в советский период, расходятся в оценках. Прим. редактора.

Этот текст был опубликован в 24 номере журнала «Буддизм.ru»